автомат игра лягушки

-------------------------------------------------------------------------- * Подготовка электронного текста для некоммерческого распространения -- С. -------------------------------------------------------------------------- Эта редакция является истинной и окончательной. И барака что-то не шли отпирать, и не слыхать было, чтобы дневальные брали бочку парашную на палки -- выносить. Он не видел, но по звукам все понимал, что делалось в бараке и в их бригадном углу. Надо было еще и в санчасть поспеть, ломало опять всего. Вот тут наружу стена пузом выдалась -- это спрямить ряда за два. Там ящик носилочный у печки оттаивай от замерзшего раствору, ну и сами сколько успеете.

Звон утих, а за окном все так же, как и среди ночи, когда Шухов вставал к параше, была тьма и тьма, да попадало в окно три желтых фонаря: два -- на зоне, один -- внутри лагеря. Он лежал на верху вагонки, с головой накрывшись одеялом и бушлатом, а в телогрейку, в один подвернутый рукав, сунув обе ступни вместе. Работа -- она как палка, конца в ней два: для людей делаешь -- качество дай, для начальника делаешь -- дай показуху. Шухов протер доски пола, чтобы пятен сухих не осталось, тряпку невыжатую бросил за печку, у порога свои валенки натянул, выплеснул воду на дорожку, где ходило начальство, -- и наискось, мимо бани, мимо темного охолодавшего здания клуба, наддал к столовой. Хотели по тем стенкам становиться, как до обеда их разделили, а тут бригадир снизу кричит: -- Эй, ребята! Вот тут -- провалина, ее выровнять за один ряд нельзя, придется ряда за три, всякий раз подбавляя раствора потолще. Шнур по верхней бровке натягивая, объяснил Сеньке и словами и знаками, где ему класть. Губы закуся, глаза перекосив, в сторону бригадировой стены кивает -- мол, дадим огоньку? Как вычерпают их носилки, снизу без перерыву -- вторые, а эти катись вниз.

Перерывистый звон слабо прошел сквозь стекла, намерзшие в два пальца, и скоро затих: холодно было, и надзирателю неохота была долго рукой махать. Мастерка-то бы зря наверх не таскал, -- изгаляется над ним и Шухов. Ты на свою стену Клевшина возьми, а я с Кильдигсом буду. Стену в этом месте прежде клал неизвестный ему каменщик, не разумея или халтуря, а теперь Шухов обвыкал со стеной, как со своей. А чтобы Сеньке легче было, еще прихватить у него кусок наружного ряда, а чуть внутреннего ему покинуть. Тем временем подносчикам, чтобы не мерзнуть на верхотуре зря, шлакоблоки поверху подбрасывать. Подошли подносчики, рассказали: пришел монтер на подъемнике мотор исправлять и с ним прораб по электроработам, вольный. Уж повел Шухов третий ряд (и Кильдигс тоже третий начал), как по трапу прется еще один дозорщик, еще один начальник -- строительный десятник Дэр.

-------- Повесть В пять часов утра, как всегда, пробило подъем -- молотком об рельс у штабного барака. А думка его и глаза его вычуивали из-подо льда саму стену, наружную фасадную стену ТЭЦ в два шлакоблока. Так решил: шнур натянуть не на ряд, не на два, а сразу на три, с запасом. А прямо носилки поставили -- и разбирай два каменщика на стену, клади. И узнать Шухову хочется, и некогда: стену выравнивает. Сейчас бы исправили подъемник -- можно б и шлакоблоки им подымать, и раствор. Шухов от Кильдигса близко стоял, показал ему на Дэра.

Шухов никогда не просыпал подъема, всегда вставал по нему -- до развода было часа полтора времени своего, не казенного, и кто знает лагерную жизнь, всегда может подработать: шить кому-нибудь из старой подкладки чехол на рукавички; богатому бригаднику подать сухие валенки прямо на койку, чтоб ему босиком не топтаться вкруг кучи, не выбирать; или пробежать по каптеркам, где кому надо услужить, подмести или поднести что-нибудь; или идти в столовую собирать миски со столов и сносить их горками в посудомойку -- тоже накормят, но там охотников много, отбою нет, а главное -- если в миске что осталось, не удержишься, начнешь миски лизать. Всегда Шухов по подъему вставал, а сегодня не встал. Да и где тут угреешься -- на окне наледи наметано, и на стенах вдоль стыка с потолком по всему бараку -- здоровый барак! Вот, тяжело ступая по коридору, дневальные понесли одну из восьмиведерных параш. И еще надо было перед столовой надзирателям не попасться: был приказ начальника лагеря строгий -- одиночек отставших ловить и сажать в карцер. И разделил он стену невидимой метой -- до коих сам будет класть от левой ступенчатой развязки и от коих Сенька направо до Кильдигса. Принесли двое носилок сразу -- на Кильдигсову стену и на шуховскую.

А Шухову крепко запомнились слова его первого бригадира Куз? Еще с вечера ему было не по себе, не то знобило, не то ломало. Сквозь сон чудилось -- то вроде совсем заболел, то отходил маленько. Считается, инвалид, легкая работа, а ну-ка, поди вынеси, не пролья! Ты легонько протри, чтоб только мокровато было, и вали отсюда. Перед столовой сегодня -- случай такой дивный -- толпа не густилась, очереди не было. Внутри стоял пар, как в бане, -- на'пуски мороза от дверей и пар от баланды. Там, за столом, еще ложку не окунумши, парень молодой крестится. Там, на углу, рассчитал он, Кильдигс не удержится, за Сеньку малость положит, вот ему и легче будет. Сенька лед докалывал, а Шухов уже схватил метелку из проволоки стальной, двумя руками схватил и туда-сюда, туда-сюда пошел ею стену драить, очищая верхний ряд шлакоблоков хоть не дочиста, но до легкой сединки снежной, и особенно из швов. Раствор парует на морозе, дымится, а тепла в нем чуть. Шухов и другие каменщики перестали чувствовать мороз. Оказывается, еще одна машина со шлакоблоками подошла.

мина -- старый был лагерный волк, сидел к девятьсот сорок третьему году уже двенадцать лет и своему пополнению, привезенному с фронта, как-то на голой просеке у костра сказал: -- Здесь, ребята, закон -- тайга. В лагере вот кто подыхает: кто миски лижет, кто на санчасть надеется да кто к куму ходит стучать. Вот в 75-й бригаде хлопнули об пол связку валенок из сушилки. Дежурит -- вспомнил: Полтора Ивана, худой да долгий сержант черноокий. В соседней бригаде чуть буркотел помбригадир: -- Василь Федорыч! Бригады сидели за столами или толкались в проходах, ждали, когда места освободятся. Бендеровец, значит, и то новичок: старые бендеровцы, в лагере пожив, от креста отстали. Сидеть в столовой холодно, едят больше в шапках, но не спеша, вылавливая разварки тленной мелкой рыбешки из-под листьев черной капусты и выплевывая косточки на стол. А пока те на уголке будут ковыряться, Шухов тут погонит больше полстены, чтоб наша пара не отставала. И лишь подносчики шлакоблоков наверх взлезли, он тут же Алешку заарканил: -- Мне носи! Взлез наверх и бригадир, и пока Шухов еще с метелкой чушкался, прибил бригадир рейку на углу. Мастерком его на стену шлепнув да зазеваешься -- он и прихвачен. От быстрой захватчивой работы прошел по ним сперва первый жарок -- тот жарок, от которого под бушлатом, под телогрейкой, под верхней и нижней рубахами мокреет.

А вот -- и в нашей (и наша была сегодня очередь валенки сушить). Испыток не убыток, не попробовать ли в санчасти косануть, от работы на денек освободиться? Первый раз глянешь -- прямо страшно, а узнали его -- из всех дежурняков покладистей: ни в карцер не сажает, ни к начальнику режима не таскает. В продстоле передернули, гады: было девятисоток четыре, а стало три только. Он тихо это сказал, но уж, конечно, вся та бригада слышала и затаилась: от кого-то вечером кусочек отрежут. -- прочел Татарин с белой латки на спине черного бушлата. И едва только раздался его особый сдавленный голос, как во всем полутемном бараке, где лампочка горела не каждая, где на полусотне клопяных вагонок спало двести человек, сразу заворочались и стали поспешно одеваться все, кто еще не встал. -- придавая своему голосу больше жалости, чем испытывал, спросил Шухов. Пошли в комендатуру, -- пояснил Татарин лениво, потому что и ему, и Шухову, и всем было понятно, за что кондей. -- Ты хоть видал когда, как твоя баба полы мыла, чушка? Прокликаясь через тесноту, от каждой бригады работяги по два, по три носили на деревянных подносах миски с баландой и кашей и искали для них места на столах. Когда их наберется гора на столе -- перед новой бригадой кто-нибудь смахнет, и там они дохрястывают на полу. И бить его тогда тесачком молотка, мастерком не собьешь. Вычерпали и его, сколько было жидкого, а уж по стенкам схватился -- выцарапывай сами! Но они ни на миг не останавливались и гнали кладку дальше и дальше.

Бригадир и помбригадир обуваются молча, а вагонка их скрипит. Так что полежать можно, аж пока в столовую девятый барак. Вставали сразу двое: наверху -- сосед Шухова баптист Алешка, а внизу -- Буйновский, капитан второго ранга бывший, кавторанг. А Шухов лежал и лежал на спрессовавшихся опилках своего матрасика. И тут же чья-то имеющая власть рука сдернула с него телогрейку и одеяло. Под ним, равняясь головой с верхней нарой вагонки, стоял худой Татарин. С выводом на работу -- это еще полкарцера, и горячее дадут, и задумываться некогда. На безволосом мятом лице Татарина ничего не выражалось. Шухов распрямился, держа в руке тряпку со стекающей водой. И все равно не слышит, обалдуй, спина еловая, на' тебе, толкнул поднос. А прямо на пол кости плевать -- считается вроде бы неаккуратно. И -- не стал ждать, зная, что Шухов ему не оставит, обе миски отштукатурит дочиста. Ложка та была ему дорога, прошла с ним весь север, он сам отливал ее в песке из алюминиевого провода, на ней и наколка стояла: "Усть-Ижма, 1944". С Фетюкова станет, что он, миску стережа, из нее картошку выловил. Не считая сна, лагерник живет для себя только утром десять минут за завтраком, да за обедом пять, да пять за ужином. Стрелял Павло из-под леса да на районы ночью налетывал -- стал бы он тут горбить! Вышли Шухов с Кильдигсом наверх, слышат -- и Сенька сзади по трапу скрипит. На втором этаже стены только начаты кладкой: в три ряда кругом и редко где подняты выше. А и шлакоблок положишь чуть не так -- и уж примерз, перекособоченный. Какой с отбитым углом, с помятым ребром или с приливом -- сразу Шухов это видит, и видит, какой стороной этот шлакоблок лечь хочет, и видит то место на стене, которое этого шлакоблока ждет. И часом спустя пробил их второй жарок -- тот, от которого пот высыхает. Улыбается Алешка уступчиво: -- Если нужно быстрей -- давайте быстрей.

Помбригадир сейчас в хлеборезку пойдет, а бригадир -- в штабной барак, к нарядчикам. Какую-нибудь другую бригаду, нерасторопную, заместо себя туда толкануть. Старики дневальные, вынеся обе параши, забранились, кому идти за кипятком. Электросварщик из 20-й бригады рявкнул: -- Эй, фитили'! Хотя бы уж одна сторона брала -- или забило бы в ознобе, или ломота прошла. Пока баптист шептал молитвы, с ветерка вернулся Буйновский и объявил никому, но как бы злорадно: -- Ну, держись, краснофлотцы! Он обернулся, ища второго кого бы, но все уже, кто в полутьме, кто под лампочкой, на первом этаже вагонок и на втором, проталкивали ноги в черные ватные брюки с номерами на левом колене или, уже одетые, запахивались и спешили к выходу -- переждать Татарина на дворе. И, продолжая отпрашиваться просто для порядка, Шухов, как был в ватных брюках, не снятых на ночь (повыше левого колена их тоже был пришит затасканный, погрязневший лоскут, и на нем выведен черной, уже поблекшей краской номер Щ-854), надел телогрейку (на ней таких номера было два -- на груди один и один на спине), выбрал свои валенки из кучи на полу, шапку надел (с таким же лоскутом и номером спереди) и вышел вслед за Татарином. Он улыбнулся простодушно, показывая недостаток зубов, прореженных цингой в Усть-Ижме в сорок третьем году, когда он доходил. Посреди барака шли в два ряда не то столбы, не то подпорки, и у одного из таких столбов сидел однобригадник Шухова Фетюков, стерег ему завтрак. Снаружи бригада вся в одних черных бушлатах и в номерах одинаковых, а внутри шибко неравно -- ступеньками идет. Потом Шухов снял шапку с бритой головы -- как ни холодно, но не мог он себя допустить есть в шапке -- и, взмучивая отстоявшуюся баланду, быстро проверил, что там попало в миску. Одна радость в баланде бывает, что горяча, но Шухову досталась теперь совсем холодная. Баланда не менялась ото дня ко дню, зависело -- какой овощ на зиму заготовят. Самая эта спорая кладка -- от колен до груди, без подмостей. Теперь только обухом топора тот шлакоблок сбивать да раствор скалывать. Мастерком захватывает Шухов дымящийся раствор -- и на то место бросает и запоминает, где прошел нижний шов (на тот шов серединой верхнего шлакоблока потом угодить). Два ряда как выложим да старые огрехи подровняем, так вовсе гладко пойдет. И погнал, и погнал наружный ряд к Сеньке навстречу. В ноги их мороз не брал, это главное, а остальное ничто, ни ветерок легкий, потягивающий -- не могли их мыслей отвлечь от кладки. " Кто работу крепко тянет, тот над соседями тоже вроде бригадира становится. Переставил бригадир: Фетюкова шлакоблоки снизу на подмости кидать, да так поставил, чтоб отдельно считать, сколько он шлакоблоков вскинет, а Алешку баптиста -- с кавторангом.

Да не просто к нарядчикам, как каждый день ходит, -- Шухов вспомнил: сегодня судьба решается -- хотят их 104-ю бригаду фугануть со строительства мастерских на новый объект "Соцбытгородок". Если б Шухову дали карцер за что другое, где б он заслужил -- не так бы было обидно. Вся 104-я бригада видела, как уводили Шухова, но никто слова не сказал: ни к чему, да и что скажешь? Два больших прожектора били по зоне наперекрест с дальних угловых вышек. Так много их было натыкано, что они совсем засветляли звезды. Так доходил, что кровавым поносом начисто его проносило, истощенный желудок ничего принимать не хотел. Буйновского не посадишь с миской сидеть, а и Шухов не всякую работу возьмет, есть пониже. В летошнем году заготовили одну соленую морковку -- так и прошла баланда на чистой моркошке с сентября до июня. Самое сытное время лагернику -- июнь: всякий овощ кончается и заменяют крупой. Из рыбки мелкой попадались все больше кости, мясо с костей сварилось, развалилось, только на голове и на хвосте держалось. А подмости, какие тут раньше были, и козелки -- вс? Раствора бросает он ровно столько, сколько под один шлакоблок. И Сенька там на углу с бригадиром разошелся, тоже сюда идет. Только Клевшин нога об ногу постукивал: у него, бессчастного, сорок шестой размер, валенки ему подобрали от разных пар, тесноватые. Шухову надо не отстать от той пары, он сейчас и брата родного по трапу с носилками загонял бы. Алешка -- тихий, над ним не командует только кто не хочет.

А Соцбытгородок тот -- поле голое, в увалах снежных, и прежде чем что там делать, надо ямы копать, столбы ставить и колючую проволоку от себя самих натягивать -- чтоб не убежать. Там, верное дело, месяц погреться негде будет -- ни конурки. Бригадир бы мог маленько вступиться, да уж его не было. Скрипя валенками по снегу, быстро пробегали зэки по своим делам -- кто в уборную, кто в каптерку, иной -- на склад посылок, тот крупу сдавать на индивидуальную кухню. А теперь только шепелявенье от того времени и осталось. На хрупкой сетке рыбкиного скелета не оставив ни чешуйки, ни мясинки, Шухов еще мял зубами, высасывал скелет -- и выплевывал на стол. -- Павло вскочил, парень молодой, кровь свежая, лагерями еще не трепан, на галушках украинских ряжка отъеденная. зэки растащили: что на другие здания унесли, что спалили -- лишь бы чужим бригадам не досталось. И хватает из кучки шлакоблок (но с осторожкою хватает -- не продрать бы рукавицу, шлакоблоки дерут больно). Подносчикам мигнул Шухов -- раствор, раствор под руку перетаскивайте, живо! Как сошлись с Сенькой да почали из одного ящика черпать -- а уж и с заскребом. Буйновский сперва, с обеда, с Фетюковым вместе раствор носил.

И Шухов тоже никому ни слова не сказал, Татарина не стал дразнить. У всех у них голова ушла в плечи, бушлаты запахнуты, и всем им холодно не так от мороза, как от думки, что и день целый на этом морозе пробыть. -- От бабы меня, гражданин начальник, в сорок первом году отставили. В любой рыбе ел он все: хоть жабры, хоть хвост, и глаза ел, когда они на месте попадались, а когда вываривались и плавали в миске отдельно -- большие рыбьи глаза, -- не ел. Сегодня Шухов сэкономил: в барак не зашедши, пайки не получил и теперь ел без хлеба. Ящик велик, поставь человек шесть, и так: из одной половины готовый раствор выбирать, в другой половине новый замешивать. Теперь, по-хозяйски ведя, уже завтра надо козелки сбивать, а то остановимся. И еще раствор мастерком разровняв -- шлеп туда шлакоблок! По трапу и круто, и оступчиво, не очень он тянул поначалу, Шухов его подгонял легонько: -- Кавторанг, побыстрей! Только с каждыми носилками кавторанг становился расторопнее, а Фетюков все ленивее: идет, сучье вымя, носилки наклонит и раствор выхлюпывает, чтоб легче нести.